Оно кинг у меня есть астма
— Пойдем вниз — я расскажу тебе все, что смогу, — сказал он.
Эдди поставил чемодан с одеждой и сумку с лекарствами у двери в холле. И тут вспомнил, вернее, услышал голос покойной матери: она умерла много лет назад, но часто являлась его воображению, давая всевозможные советы.
«Ты ведь знаешь, стоит тебе промочить ноги, и у тебя обязательно насморк. Ты не такой, как все, Эдди. У тебя очень слабый организм. Тебе надо быть осмотрительнее. Вот почему, когда идет дождь, не забудь надеть калоши».
В Дерри всегда было много дождей.
Эдди открыл дверь чулана в холле, снял с крючка полиэтиленовый пакет, вынул из него калоши и положил в чемодан с одеждой.
«Вот умница, Эдди».
Они спустились в гостиную и стали смотреть телевизор, но тут он что-то забарахлил. Эдди подошел к телевизору, нажал кнопку, уменьшил экран: он был такой большой, что Фримен Макнил походил на огромное привидение. Эдди снял телефонную трубку и заказал такси. Диспетчер ответил, что такси подъедет через четверть часа.
— Ничего страшного, — сказал Эдди.
Он положил трубку и схватил аспиратор: он лежал на крышке дорогого проигрывателя компакт-дисков системы «Сони». «Я потратил тысячу пятьсот долларов на эту новейшую систему, чтобы Мира слышала каждую драгоценную ноту своего любимого Барри Манилова из сборника «Лучшие хиты», — подумал Эдди и покраснел от стыда. Это было неправдой, и кто, как не Эдди, это отлично знал. Мира с не меньшим удовольствием слушала бы свои старые, запиленные пластинки, точно так же, как теперь лазерные диски; точно так же она с радостью осталась бы в своем маленьком четырехкомнатном доме в Куинси и жила бы в нем счастливо, пока оба они не постарели бы и не поседели (надо заметить, у Эдди уже давно светилась лысина). Нет, он купил эту дорогостоящую звуковую систему по той же причине, по какой когда-то купил этот приземистый каменный дом в Лонг-Айленде, дом, где каждый звук гремел точно последние две горошины в консервной банке. Он купил этот дом и систему, чтобы успокоить мать, заглушить ее тихий, испуганный, часто смущенный, но всегда неумолимый голос. Ведь таким образом можно было сказать ей: «Посмотри! Все это сделано моими руками! Я все устроил, как ты хотела. А теперь, пожалуйста, очень прошу, ради Бога, помолчи немного». Точно актер, который изображает в пантомиме самоубийцу, нажимающего на спусковой крючок пистолета, Эдди сунул в рот аспиратор и нажал клапан. Лакричный привкус обдал его горло, запершило, и Эдди сделал глубокий вдох. Грудь вздохнула свободно, и тут он услыхал голоса призраков, далекое прошлое ожило.
«Вы разве не получали мою записку?»
«Я получил ее, миссис Каспбрак, однако…»
«Что же, если вы не умеете читать, уважаемый учитель физкультуры, позвольте я перескажу ее содержание вам лично. Вы готовы, мистер Блэк?»
«Миссис Каспбрак…»
«Слушайте, слушайте — ваше дело слушать. Вы готовы? К вашему сведению: мой Эдди не может заниматься физкультурой. Повторяю: не может! Эдди очень болезненный, слабый ребенок. Если он побежит или прыгнет…»
«Миссис Каспбрак, у меня в кабинете лежит папка. В ней результаты последнего физического осмотра — таково требование — так предписывает инструкция. Согласно осмотру, ваш Эдди немного мал и слаб для своего возраста, но в остальном он абсолютно нормальный мальчик. Я позвонил вашему домашнему врачу, просто чтобы лишний раз подстраховаться, и врач подтвердил…»
«Вы хотите сказать, мистер Блэк, что я лгу? Вы это хотите сказать? Вот Эдди, он стоит рядом со мной. Вы слышите, как он дышит? Вы слышите?!»
«Мам, не надо, пожалуйста, я здоров».
«Эдди, не говори глупостей. Я разве учила тебя говорить глупости? Не перебивай старших!»
«Я все слышу, миссис Каспбрак. Вот ваш Эдди, однако…»
«Слышите?! Очень хорошо! Я уж думала, может быть, вы глухой. Слышите, какое дыхание?! Словно грузовик на малой скорости ползет в гору. И если это не астма, то тогда…»
«Мама, я сейчас…»
«Успокойся, Эдди! Не перебивай меня. Если это не астма, мистер Блэк, то тогда я королева Елизавета».
«Миссис Каспбрак, Эдди отлично чувствует себя на уроках физкультуры. Они ему очень нравятся. Он очень любит играть в разные игры и бегает довольно быстро. Когда я говорил с доктором Бейсоном, он завел разговор о психосоматике. Интересно, рассматривали вы такую возможность, что…»
«Что мой сын псих?! Не в своем уме?!»
«Нет, но…»
«Эдди болезненный слабый ребенок».
«Миссис Каспбрак, доктор Бейсон подтвердил, что он не нашел никаких, так сказать…»
«Физических отклонений», — закончил про себя эту фразу Эдди. Воспоминание об этом унизительном разговоре, имевшем место в спортивном зале деррийской начальной школы, когда его мать кричала на учителя физкультуры, а он, Эдди, съежившись, тяжело дыша, стоял рядом с ней, меж тем как другие дети, столпившись под баскетбольной корзиной, смотрели на него во все глаза, — воспоминание это впервые за многие годы вернулось к нему этим вечером. Он знал, что после звонка Майка Хэнлона будут и другие воспоминания, еще страшней и тяжелей. Они теснились в его сознании, как рвущиеся в магазин покупатели, угодившие в дверях в живую пробку. Но скоро они прорвутся и хлынут. Эдди в этом нисколько не сомневался. И с чем они встретятся, столкнутся? Что он имеет? Здравый рассудок? Возможно. Нет, все раскупится, все разойдется подчистую.
«Никаких физических отклонений», — повторил он, глубоко вздохнул, поежился и сунул аспиратор в карман.
— Эдди, — сказала Мира, — прошу тебя, пожалуйста. Объясни, что происходит.
На ее полных круглых щеках светилась дорожка — следы от слез. Мира то и дело нервно скрещивала на груди руки, и они сплетались, как тела двух розовых поросят, затеявших игру. Как-то, незадолго до того, как сделать Мире предложение, Эдди принял от нее подарок: ее фотографию. Он поставил ее рядом с фотографией матери — мать умерла от острой сердечной недостаточности в возрасте шестидесяти четырех лет. В год своей смерти она весила более четырехсот фунтов — четыреста шесть, если быть точным. К тому времени она достигла ужасающих размеров и представляла собой какое-то нагромождение округлостей: груди, живота, зада; вершиной этой горы было бледное, одутловатое лицо с вечно встревоженным выражением. Но фотография матери, которая стояла рядом с фотографией Миры, была сделана в 1944 году, за два года до рождения Эдди. («Ты очень болезненный, слабенький, — прошептал ему на ухо призрак матери. — Сколько раз мы были просто в отчаянии, боялись, что ты умрешь…»)
В 1944 году мать его была относительно стройной женщиной и весила всего сто восемьдесят фунтов.
Он смотрел на обе фотографии, переводя взгляд с матери на Миру, с Миры на мать, и прибегнул к их сравнению потому, что отчаянно боялся кровосмесительного брака.
Они могли бы быть сестрами — до того удивительно они похожи.
Он смотрел на две почти что идентичные фотографии и давал себе слово никогда не совершать этого безумства. Он знал, что на работе уже отпускают шутки в его адрес, но сослуживцы не знали и половины того, что знал он. Шутки и шпильки он стерпит, но хочет ли он стать клоуном в этом поистине фрейдистском цирке? Нет, ни за что. Он порвет все отношения с Мирой. Он расстанется с ней по-хорошему, тихо-мирно, ведь она всегда была так добра к нему, так мила: у нее было меньше опыта с мужчинами, чем у него с женщинами. А потом, когда она наконец скроется с его горизонта, он, быть может, научится играть в теннис — он уже давно подумывал брать уроки.
«Эдди отлично чувствует себя на уроках физкультуры. Они ему очень нравятся».
А в ооновской гостинице «Плаза» функционировал клуб любителей пула, Эдди обожал бильярд.
«Эдди любит играть в разные игры».
…не говоря уж о Центре Здоровья, который открылся на 3-й авеню, напротив гаражей.
Источник
Трио старушек пересекало Главную улицу. Они уже сошли с той стороны, где располагался «Нью-Ингланд бэнк», и продвигались к противоположной, где был «Корабль обуви». Челюсти у них отвисли, когда мальчишка на велосипеде проскочил в каком-то полуфуте, будто мираж.
Тут самая опасная (и самая лучшая) часть пути для него и закончилась. Он опять сталкивался с реальной возможностью смерти, но и на этот раз им удавалось разминуться. Автобус его не раздавил; он не погиб сам и не убил ни одну из старушек, которые несли пакеты с логотипом магазина «Фрисис» и чеками, полученными от службы социального страхования; он не врезался в задний борт старого «доджа-пикапа» дядюшки Айка. Теперь он поднимался на холм, поэтому скорость падала. И что-то (ох, назовем это вожделением, почему нет?) уходило вместе со скоростью. Все мысли и воспоминания настигали его (ой, Билл, мы на какое-то время почти потеряли тебя, но ничего, мы уже здесь), чтобы соединиться с ним, подняться по рубашке, прыгнуть в ухо и ворваться в мозг, как детишки, спускающиеся по желобу горки. Билл чувствовал, как они устраиваются на привычных местах, как их разгоряченные тела толкают друг друга. «Ох! Уф! Наконец-то мы вновь в голове Билла! Давайте подумаем о Джордже! Отлично! Кто хочет начать?»
«Ты слишком много думаешь, Билл».
Нет… это как раз не проблема. Проблема — в его слишком богатом воображении.
Билл свернул в переулок Ричарда и через несколько мгновений выехал на Центральную улицу, педали он крутил медленно, чувствуя пот на шее и в волосах. Слез с велосипеда у «Аптечного магазина на Центральной», вошел в зал.
6
До смерти Джорджа Билл объяснил бы мистеру Кину, что ему нужно, заговорив с ним. Аптекарь не был человеком добрым, во всяком случае, Биллу он таковым не казался, но терпения ему хватало, он не стал бы ни передразнивать, не высмеивать мальчика. Но теперь заикание Билла заметно усилилось, и он действительно боялся, что с Эдди может случиться непоправимое, если он быстро не вернется к речке.
Поэтому, едва услышав от мистера Кина: «Привет, Билл Денбро, чем я могу тебе помочь?» — Билл взял листок с рекламой витаминов и на чистой обратной стороне написал: «Мы с Эдди Каспбрэком играли в Пустоши. У него начался сильный приступ астмы, он едва может дышать. Можете вы наполнить его ингалятор?»
Он протянул записку через застекленный прилавок мистеру Кину, тот прочел ее, посмотрел во встревоженные синие глаза Билла и кивнул.
— Разумеется. Подожди здесь. И не трогай того, что тебе трогать не следует.
Билл нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока мистер Кин что-то делал позади прилавка в глубине аптеки. И хотя вернулся он менее чем через пять минут, Биллу показалось, что прошла вечность, прежде чем аптекарь принес пластиковую бутылку-ингалятор Эдди. Протянул Биллу, улыбнулся.
— Это должно помочь.
— Спа-а-а-асибо, — ответил Билл. — У меня нет де-е-е-е…
— Все в порядке, сынок. У миссис Каспбрэк открытый счет. Я просто внесу в него эту сумму. Уверен, она только поблагодарит тебя за твою доброту и отзывчивость.
Билл, испытывая безмерное облегчение, поблагодарил мистера Кина и быстро ушел. Аптекарь выглянул в окно, наблюдая за Биллом. Увидел, как мальчик бросил ингалятор в багажную корзинку и неуклюже оседлал велосипед. «Неужели он сможет уехать на таком большом велосипеде? — подумал мистер Кин. — Сомневаюсь я, сильно сомневаюсь». Но юный Денбро как-то тронул велосипед с места, не свалившись с него, а потом медленно заработал педалями. Махина, которая выглядела для мистера Кина пародией на велосипед, раскачивалась из стороны в сторону. Ингалятор катался по багажной корзинке.
Мистер Кин усмехнулся. Если бы Билл увидел эту усмешку, она, безусловно, подтвердила бы его предположение, что аптекарю не занять высокого места среди добряков этого мира. Мрачная получилась усмешка, усмешка человека, который много размышлял о человеческой природе, но не находил в ней ничего утешительного. Да, он собирался внести стоимость противоастматического лекарства Эдди в счет Сони Каспбрэк, и, как обычно, она будет удивлена (отнесется с подозрением, а не с благодарностью) дешевизной этого препарата. «Другие-то лекарства такие дорогие», — говорила она. Миссис Каспбрэк — и мистер Кин хорошо это знал — относилась к людям, которые не верили, будто что-то дешевое может принести пользу. Он мог бы ободрать ее как липку за «Аэрозоль гидрокса», которым лечился ее сын, и несколько раз его так и подмывало это сделать — но с какой стати он должен пользоваться дуростью этой женщины? Он и так не умирает с голоду.
Дешевое лекарство? Да, не то слово. «Аэрозоль гидрокса» (применять, как указано в инструкции, которую мистер Кин аккуратно наклеивал на каждую бутылочку) стоил на удивление дешево, но даже миссис Каспбрэк не могла не признать, что препарат, несмотря на дешевизну, прекрасно держал в узде астму ее сына. А стоил он так дешево, потому что состоял исключительно из устойчивого соединения кислорода с водородом, в которое подмешивалась капелька камфорного масла, чтобы придать аэрозолю слабый медицинский вкус.
Иными словами, лекарством от астмы Эдди служила водопроводная вода.
7
Дорога назад заняла у Билла больше времени, потому что ехал он в гору. Несколько раз ему приходилось слезать с Сильвера и катить его. Ему просто не хватало мускульной силы, чтобы преодолевать на велосипеде более или менее крутые подъемы.
Так что к разрушенной плотине Билл вернулся, спрятав велосипед под тем же мостом, уже в десять минут пятого. В голову лезли черные мысли. Бен Хэнском мог уйти, оставив Эдди умирать. Или громилы могли вернуться и отдубасить их обоих. Или… что хуже всего… человек, который убивал маленьких детей, мог убить одного из них или обоих. Как убил Джорджа.
Он знал, сколько об этом ходило сплетен и домыслов. Билл, конечно, сильно заикался, но на слух-то не жаловался, хотя иногда люди думали, что он еще и глухой, поскольку говорил он только в случае крайней необходимости. Некоторые считали, что убийство его брата никак не связано с убийствами Бетти Рипсом, Черил Ламоники, Мэттью Клементса и Вероники Грогэн. Другие утверждали, что Джордж, Рипсом и Ламоника убиты одним человеком, а Клементс и Грогэн — его подражателем. Третьи думали, что мальчиков убил один человек, а девочек — другой.
Билл верил, что убийца — один человек… если только это был человек. Порой он задавался таким вопросом. А еще тем летом он задумывался о своих чувствах к Дерри. На него все еще давила смерть Джорджа? Или сказывалось отношение родителей, которые теперь вроде бы вообще забыли о нем, продолжая скорбеть об утрате младшего сына и, казалось, не замечали, что Билл по-прежнему жив и может попасть в беду? Все это следовало связать с другими убийствами? С голосами, которые теперь иногда звучали у него в голове, нашептывали ему (конечно же, не вариации его собственного голоса, ибо эти голоса не заикались, такие уверенные, такие спокойные), советовали что-то делать, а что-то нет? Потому-то ныне Дерри выглядел не таким, как прежде? Выглядел угрожающе, улицы, по которым он еще не ходил, совсем и не приглашали, а наоборот, взирали на него в зловещем молчании? И некоторые лица становились таинственными и испуганными?
Он этого не знал, но верил (как верил, что убийца один), что Дерри действительно изменился и начало этих изменений положила смерть его брата. И мрачные предположения в его голове родились из мысли, что теперь в Дерри может случиться все, что угодно. Что угодно.
Но когда он миновал последнюю излучину, все выглядело тихо и спокойно. Бен Хэнском никуда не ушел, сидел рядом с Эдди. И Эдди уже сидел, положив руки на колени, опустив голову, но свистящее дыхание никуда не делось. Солнце клонилось к закату, и на воду легли длинные зеленые тени.
— Слушай, как ты быстро! — Бен встал. — Я думал, ты вернешься еще через полчаса.
— У ме-еня бы-ы-ыстрый ве-елосипед, — не без гордости ответил Билл. Мгновение они осторожно, с опаской разглядывали друг друга. Потом Бен застенчиво улыбнулся, и Билл улыбнулся в ответ. Парень, конечно, толстый, но, похоже, славный. Остался ведь. Для этого требовалась немалая храбрость, учитывая, что Генри и его дружки могли вернуться.
Билл подмигнул Эдди, который смотрел на него с немой благодарностью.
— Де-ержи, Э-Э-Э-Эдди. — И бросил ему ингалятор. Эдди сунул пульверизатор в рот, нажал на рычаг, судорожно вдохнул. Откинулся назад, закрыв глаза.
Бен с тревогой смотрел на него.
— Господи! Ему действительно было худо, так?
Билл кивнул.
— Я какое-то время боялся, — тихо признался Бен. — Гадал, что же мне делать, если у него начнутся судороги или что-то такое. Пытался вспомнить, чему нас учили на тех занятиях в «Красном кресте» в апреле. В голове крутилось только одно: надо вставить в рот палку, чтобы он не смог откусить себе язык.
— Я думаю, это для э-э-эпилептиков.
— Ох. Да. Похоже, ты прав.
— Те-еперь су-судорог у него точно не бу-удет, — продолжил Билл. — Это ле-екарство по-одействует. С-с-смотри.
Источник
«Ты слишком много думаешь, Билл».
Нет… это как раз не проблема. Проблема – в его слишком богатом воображении.
Билл свернул в переулок Ричарда и через несколько мгновений выехал на Центральную улицу, педали он крутил медленно, чувствуя пот на шее и в волосах. Слез с велосипеда у «Аптечного магазина на Центральной», вошел в зал.
6
До смерти Джорджа Билл объяснил бы мистеру Кину, что ему нужно, заговорив с ним. Аптекарь не был человеком добрым, во всяком случае, Биллу он таковым не казался, но терпения ему хватало, он не стал бы ни передразнивать, не высмеивать мальчика. Но теперь заикание Билла заметно усилилось, и он действительно боялся, что с Эдди может случиться непоправимое, если он быстро не вернется к речке.
Поэтому, едва услышав от мистера Кина: «Привет, Билл Денбро, чем я могу тебе помочь?» – Билл взял листок с рекламой витаминов и на чистой обратной стороне написал: «Мы с Эдди Каспбрэком играли в Пустоши. У него начался сильный приступ астмы, он едва может дышать. Можете вы наполнить его ингалятор?»
Он протянул записку через застекленный прилавок мистеру Кину, тот прочел ее, посмотрел во встревоженные синие глаза Билла и кивнул.
– Разумеется. Подожди здесь. И не трогай того, что тебе трогать не следует.
Билл нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока мистер Кин что-то делал позади прилавка в глубине аптеки. И хотя вернулся он менее чем через пять минут, Биллу показалось, что прошла вечность, прежде чем аптекарь принес пластиковую бутылку-ингалятор Эдди. Протянул Биллу, улыбнулся.
– Это должно помочь.
– Спа-а-а-асибо, – ответил Билл. – У меня нет де-е-е-е…
– Все в порядке, сынок. У миссис Каспбрэк открытый счет. Я просто внесу в него эту сумму. Уверен, она только поблагодарит тебя за твою доброту и отзывчивость.
Билл, испытывая безмерное облегчение, поблагодарил мистера Кина и быстро ушел. Аптекарь выглянул в окно, наблюдая за Биллом. Увидел, как мальчик бросил ингалятор в багажную корзинку и неуклюже оседлал велосипед. «Неужели он сможет уехать на таком большом велосипеде? – подумал мистер Кин. – Сомневаюсь я, сильно сомневаюсь». Но юный Денбро как-то тронул велосипед с места, не свалившись с него, а потом медленно заработал педалями. Махина, которая выглядела для мистера Кина пародией на велосипед, раскачивалась из стороны в сторону. Ингалятор катался по багажной корзинке.
Мистер Кин усмехнулся. Если бы Билл увидел эту усмешку, она, безусловно, подтвердила бы его предположение, что аптекарю не занять высокого места среди добряков этого мира. Мрачная получилась усмешка, усмешка человека, который много размышлял о человеческой природе, но не находил в ней ничего утешительного. Да, он собирался внести стоимость противоастматического лекарства Эдди в счет Сони Каспбрэк, и, как обычно, она будет удивлена (отнесется с подозрением, а не с благодарностью) дешевизной этого препарата. «Другие-то лекарства такие дорогие», – говорила она. Миссис Каспбрэк – и мистер Кин хорошо это знал – относилась к людям, которые не верили, будто что-то дешевое может принести пользу. Он мог бы ободрать ее как липку за «Аэрозоль гидрокса», которым лечился ее сын, и несколько раз его так и подмывало это сделать – но с какой стати он должен пользоваться дуростью этой женщины? Он и так не умирает с голоду.
Дешевое лекарство? Да, не то слово. «Аэрозоль гидрокса» (применять, как указано в инструкции, которую мистер Кин аккуратно наклеивал на каждую бутылочку) стоил на удивление дешево, но даже миссис Каспбрэк не могла не признать, что препарат, несмотря на дешевизну, прекрасно держал в узде астму ее сына. А стоил он так дешево, потому что состоял исключительно из устойчивого соединения кислорода с водородом, в которое подмешивалась капелька камфорного масла, чтобы придать аэрозолю слабый медицинский вкус.
Иными словами, лекарством от астмы Эдди служила водопроводная вода.
7
Дорога назад заняла у Билла больше времени, потому что ехал он в гору. Несколько раз ему приходилось слезать с Сильвера и катить его. Ему просто не хватало мускульной силы, чтобы преодолевать на велосипеде более или менее крутые подъемы.
Так что к разрушенной плотине Билл вернулся, спрятав велосипед под тем же мостом, уже в десять минут пятого. В голову лезли черные мысли. Бен Хэнском мог уйти, оставив Эдди умирать. Или громилы могли вернуться и отдубасить их обоих. Или… что хуже всего… человек, который убивал маленьких детей, мог убить одного из них или обоих. Как убил Джорджа.
Он знал, сколько об этом ходило сплетен и домыслов. Билл, конечно, сильно заикался, но на слух-то не жаловался, хотя иногда люди думали, что он еще и глухой, поскольку говорил он только в случае крайней необходимости. Некоторые считали, что убийство его брата никак не связано с убийствами Бетти Рипсом, Черил Ламоники, Мэттью Клементса и Вероники Грогэн. Другие утверждали, что Джордж, Рипсом и Ламоника убиты одним человеком, а Клементс и Грогэн – его подражателем. Третьи думали, что мальчиков убил один человек, а девочек – другой.
Билл верил, что убийца – один человек… если только это был человек. Порой он задавался таким вопросом. А еще тем летом он задумывался о своих чувствах к Дерри. На него все еще давила смерть Джорджа? Или сказывалось отношение родителей, которые теперь вроде бы вообще забыли о нем, продолжая скорбеть об утрате младшего сына и, казалось, не замечали, что Билл по-прежнему жив и может попасть в беду? Все это следовало связать с другими убийствами? С голосами, которые теперь иногда звучали у него в голове, нашептывали ему (конечно же, не вариации его собственного голоса, ибо эти голоса не заикались, такие уверенные, такие спокойные), советовали что-то делать, а что-то нет? Потому-то ныне Дерри выглядел не таким, как прежде? Выглядел угрожающе, улицы, по которым он еще не ходил, совсем и не приглашали, а наоборот, взирали на него в зловещем молчании? И некоторые лица становились таинственными и испуганными?
Он этого не знал, но верил (как верил, что убийца один), что Дерри действительно изменился и начало этих изменений положила смерть его брата. И мрачные предположения в его голове родились из мысли, что теперь в Дерри может случиться все, что угодно. Что угодно.
Но когда он миновал последнюю излучину, все выглядело тихо и спокойно. Бен Хэнском никуда не ушел, сидел рядом с Эдди. И Эдди уже сидел, положив руки на колени, опустив голову, но свистящее дыхание никуда не делось. Солнце клонилось к закату, и на воду легли длинные зеленые тени.
– Слушай, как ты быстро! – Бен встал. – Я думал, ты вернешься еще через полчаса.
– У ме-еня бы-ы-ыстрый ве-елосипед, – не без гордости ответил Билл. Мгновение они осторожно, с опаской разглядывали друг друга. Потом Бен застенчиво улыбнулся, и Билл улыбнулся в ответ. Парень, конечно, толстый, но, похоже, славный. Остался ведь. Для этого требовалась немалая храбрость, учитывая, что Генри и его дружки могли вернуться.
Билл подмигнул Эдди, который смотрел на него с немой благодарностью.
– Де-ержи, Э-Э-Э-Эдди. – И бросил ему ингалятор. Эдди сунул пульверизатор в рот, нажал на рычаг, судорожно вдохнул. Откинулся назад, закрыв глаза.
Бен с тревогой смотрел на него.
– Господи! Ему действительно было худо, так?
Билл кивнул.
– Я какое-то время боялся, – тихо признался Бен. – Гадал, что же мне делать, если у него начнутся судороги или что-то такое. Пытался вспомнить, чему нас учили на тех занятиях в «Красном кресте» в апреле. В голове крутилось только одно: надо вставить в рот палку, чтобы он не смог откусить себе язык.
– Я думаю, это для э-э-эпилептиков.
– Ох. Да. Похоже, ты прав.
– Те-еперь су-судорог у него точно не бу-удет, – продолжил Билл. – Это ле-екарство по-одействует. С-с-смотри.
Натужное, со свистом, дыхание Эдди стало заметно легче. Он открыл глаза, посмотрел на них снизу вверх.
Источник