Робин кори реакционный дух
#Библиотека_политолога@fox_politic #Консерватизм@fox_politic #Идеология@fox_politic #Политическая_философия@fox_politic
Робин, К. Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Бёрка до Сары Пэйлин
Что такое консерватизм сегодня? И какова его родословная? В своей
новой книге политолог Кори Робин прослеживает истоки консерватизма
в его реакции на Великую французскую революцию. Рассматривая
таких разных мыслителей, как Эдмунд Бёрк и Антонин Скалиа, Джон
Кэлхун и Айн Рэнд, Жозеф де Местр и Филис Шлафли, Робин утверждает,
что, несмотря на все различия внутри правого движения, его объединяет
общий «контрреволюционный опыт». Наблюдаемые различия
между правыми во многом являются следствием тактического приспособления: правые всегда учились у левых. Отвергая все застойное, они предпочитали динамическое видение общества, предполагающее борьбу, насилие и войну. Эта способность к постоянному обновлению и пристрастие к насилию позволяют объяснить прочность позиций правых.
Американский политолог Кори Робин, выступая с позиций левого либерализма, осуществляет массированную атаку на правых и на идеи консерватизма в целом. Согласно Робину, политическая реакция не новое обличье «старых, добрых времен», а инновационное оружие, придуманное как ответ на социальный взрыв. Пусть консерваторы и враждебны идеям левых, но они оказались их наиболее последовательными и способными учениками. Перенимая у левых язык, риторику и способы коммуникации, они превращались из закрытого элитарного сообщества в идеологическую платформу, отточившую искусство политического оппортунизма и нашедшую подход к самым широким народным массам.
В подтверждение своей теории он приводит слова, сказанные о якобинцах Эдмундом Бёрком, последовательным критиком Великой французской революции: «Чтобы уничтожить этого врага тем или иным способом, противостоящая ему сила должна иметь некую аналогию и сходство с силой и духом, которые обнаруживает эта система».
Но желая продемонстрировать невозможность существования консерватизма вне либеральных и социалистических идей, Робин несколько искажает факты. Так, рассказывая об Антонине Скалиа, председателе Верховного суда США и ортодоксальном католике, он говорит о «диссидентской» сущности его консерватизма. Закрывая глаза на то, что его «реакционность» заключалась не столько в профессиональной юридической деятельности, сколько в воспитании девяти детей и посещении воскресной мессы. То есть в семейности и набожности — ценностях, которые трудно украсть у левых либералов в виду их отсутствия. Встречается и элементарное незнание истории. Так, изучая главу, посвященную Айн Рэнд, читатель с удивлением узнает, что для Робина Санкт-Петербург не «Северная Пальмира» и «колыбель революции», а «город с давней традицией ненависти к евреям».
КОРИ РОБИН преподает политические науки в Бруклинском колледже и аспирантуре Городского университета Нью-Йорка. Его книга «Страх: история политической идеи» (М.: Территория будущего, 2007) в 2005 году получила премию Американской ассоциации политических наук в номинации «Лучшая первая книга по политической теории». Вторая книга Робина «Реакционный дух», вышедшая в 2011 году и посвященная истории консервативных идей, вызвала бурное обсуждение среди ученых, журналистов и политический блогеров.
Год: 2013
Формат: pdf
Качество: отсканированные страницы + слой распознанного текста
Источник
#Библиотека_политолога@fox_politic #Консерватизм@fox_politic #Идеология@fox_politic #Политическая_философия@fox_politic
Робин, К. Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Бёрка до Сары Пэйлин
Что такое консерватизм сегодня? И какова его родословная? В своей
новой книге политолог Кори Робин прослеживает истоки консерватизма
в его реакции на Великую французскую революцию. Рассматривая
таких разных мыслителей, как Эдмунд Бёрк и Антонин Скалиа, Джон
Кэлхун и Айн Рэнд, Жозеф де Местр и Филис Шлафли, Робин утверждает,
что, несмотря на все различия внутри правого движения, его объединяет
общий «контрреволюционный опыт». Наблюдаемые различия
между правыми во многом являются следствием тактического приспособления: правые всегда учились у левых. Отвергая все застойное, они предпочитали динамическое видение общества, предполагающее борьбу, насилие и войну. Эта способность к постоянному обновлению и пристрастие к насилию позволяют объяснить прочность позиций правых.
Американский политолог Кори Робин, выступая с позиций левого либерализма, осуществляет массированную атаку на правых и на идеи консерватизма в целом. Согласно Робину, политическая реакция не новое обличье «старых, добрых времен», а инновационное оружие, придуманное как ответ на социальный взрыв. Пусть консерваторы и враждебны идеям левых, но они оказались их наиболее последовательными и способными учениками. Перенимая у левых язык, риторику и способы коммуникации, они превращались из закрытого элитарного сообщества в идеологическую платформу, отточившую искусство политического оппортунизма и нашедшую подход к самым широким народным массам.
В подтверждение своей теории он приводит слова, сказанные о якобинцах Эдмундом Бёрком, последовательным критиком Великой французской революции: «Чтобы уничтожить этого врага тем или иным способом, противостоящая ему сила должна иметь некую аналогию и сходство с силой и духом, которые обнаруживает эта система».
Но желая продемонстрировать невозможность существования консерватизма вне либеральных и социалистических идей, Робин несколько искажает факты. Так, рассказывая об Антонине Скалиа, председателе Верховного суда США и ортодоксальном католике, он говорит о «диссидентской» сущности его консерватизма. Закрывая глаза на то, что его «реакционность» заключалась не столько в профессиональной юридической деятельности, сколько в воспитании девяти детей и посещении воскресной мессы. То есть в семейности и набожности — ценностях, которые трудно украсть у левых либералов в виду их отсутствия. Встречается и элементарное незнание истории. Так, изучая главу, посвященную Айн Рэнд, читатель с удивлением узнает, что для Робина Санкт-Петербург не «Северная Пальмира» и «колыбель революции», а «город с давней традицией ненависти к евреям».
КОРИ РОБИН преподает политические науки в Бруклинском колледже и аспирантуре Городского университета Нью-Йорка. Его книга «Страх: история политической идеи» (М.: Территория будущего, 2007) в 2005 году получила премию Американской ассоциации политических наук в номинации «Лучшая первая книга по политической теории». Вторая книга Робина «Реакционный дух», вышедшая в 2011 году и посвященная истории консервативных идей, вызвала бурное обсуждение среди ученых, журналистов и политический блогеров.
Год: 2013
Формат: pdf
Качество: отсканированные страницы + слой распознанного текста
Источник
Раз в две недели «Афиша» рассказывает о новинках нон-фикшна, вышедших за отчетный период.
Архив
19 декабря 2012
Для тех, кто не в курсе: первый труд американского политолога Кори Робина «Страх: история политической идеи» считают едва ли не главной книгой по политической философии последних лет, вышедшей на русском языке. Вторая работа Робина посвящена (несмотря на то что в названии присутствует указание на глобальность темы) в большей степени американским проблемам. Например, имя Сары Пэйлин, напарницы Джона МакКейна на президентских выборах 2008 года, вынесенное в подзаголовок, — абсолютный, скажем так, стеб автора. «Сару Пэйлин многие ее соотечественники не считают даже просто умным человеком». О значимости ее политической фигуры, понятное дело, тут речи уже и не идет вовсе. Книга Робина антиконсервативна, это, если угодно, критика чистого американского консерватизма или — шире — чистого реакционного духа, который, тем не менее, дышит, где хочет».
Ни много ни мало — книга года. Сборник статей Бориса Гройса, многие из которых уже печатались на русском языке, разумеется, в «Художественном журнале». Но есть и те, которые были переведены специально для этого издания. Важно, что статьи эти Гройс отбирал сам, это настоящий пример того, что издатели именуют «авторским сборником». Автор этот — философ Борис Гройс, которого этим летом в Москве встречали едва ли не как пророка, — все-таки не пророк, но блестящий мыслитель и аналитик. В современном обществе, по Гройсу, искусство создается только двумя способами: как продукт рыночного потребления или как средство политической пропаганды. Разбираясь в этом, Гройс отвечает на куда более важный вопрос: а что такое современное общество? чем оно отличается от предшествующих эпох? По Гройсу, мы живем в эпоху «критической теории», без которой невозможно существование современного искусства; человек тоже стал «объектом взгляда критической теории», которая постоянно «призывает совершать его какие угодно действия». Это легко проследить на примере активности людей в социальных сетях, в которых они ведут себя так, будто каждый час стараются доказать кому-то, что они живы, что они существуют. «Любая критическая теория утверждает необходимость совершения безотлагательных шагов». Ее цель — показать человеку, что ему надо «жить здесь и сейчас». Отсюда — повышенная активность всего человечества, в том числе и в художественном ключе. Искусства много, слишком много, и это искусство слабых образов. А если мы сталкиваемся с таким прогрессирующим ослаблением образов искусства, когда все большее количество людей получает средства для активности и самовыражения, то в случае если эта активность станет тотальной, искусство вовсе лишится своей образной составляющей.
«Годом невозможного» вполне можно обозвать жизнь России в 2012 году. Особенно учитывая двойственность этого словосочетания: год, в котором произошло то, чего всего несколько лет назад невозможно было представить, и год, доказавший невозможность развития дальнейших событий. Но Жижек пишет совсем не о России — даже удивительно, отчего он так нарочито обходит тему «русского бунта» стороной, хотя он вполне может продолжить жижековский ряд: арабская весна, «Окупай Уолл-стрит», греческие беспорядки и т.д. И как бы издатели ни старались обратить внимание на то, что русский перевод выходит одновременно с оригиналом (в том числе и обложкой с балаклавой), эта работа Жижека не может претендовать на какой-то абсолютный текст, на подведение итогов или на картографирование ситуации в мире. Жижека по-прежнему интересуют левые, их роль в событиях прошлого года, а вернее, ослабление этой роли, так как многие протесты были пропитаны правым духом. А то, что происходило в России, едва ли можно встроить в схему жижековских размышлений и тем более европейского протестного движения. Как это ни банально, но «у ней особенная стать», и уж кто-кто, а Жижек не может этого не знать.
Золотой век Театра на Таганке связан в первую очередь с Юрием Любимовым, который в первый раз покинул пост худрука театра еще в 1980-е годы, — после этого произошло разделение театра и конец прекрасной эпохи. Поэтому те годы, о которых рассказывает актер Таганки Вениамин Смехов, покоятся в далеком шестидесятническом и семидесятническом прошлом. Смехов вспоминает время, когда Таганка была главным авангардным театром Москвы и всей страны. Но взять на себя роль единственного рассказчика Смехов не решился. Эта книга, созданная по мотивам цикла передач на «Культуре», — настоящий актерский хор: здесь и дневниковые записи, и отрывки из спектаклей, и воспоминания современников, и обязательные в такого рода изданиях многочисленные фотографии.
Ренэ Герра — французский славист, коллекционер и друг многих русских эмигрантов. Герра всю жизнь доказывает, что так называемый серебряный век в русском искусстве не закончился с крушением Российской империи и торжеством авангарда, а продолжался вплоть до второй половины XX века, только уже на территориях тех стран, в которых поселились эмигрировавшие русские писатели и художники. На сегодняшний момент у Герра самая большая коллекция наследия деятелей искусства русского зарубежья. В его собрании — материалы из архивов Бориса Зайцева (у которого он служил литературным секретарем), Бунина, Анненкова, Адамовича и многих других. В книге историка Лолы Звонаревой приводятся многие ранее никогда не печатавшиеся материалы из собрания Герра, которые она — как искусный гид — комментирует и представляет исключительно в выгодном свете.
Книги предоставлены магазином «Циолковский».
Источник
По теме: Правила жизни Айн Рэнд | Одоевский vs. Бентам-Рэнд | Фантаз-зёры!..
Коричневые истоки философии Айн Рэнд
Книга американского политического теоретика Кори Робина «Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Бёрка до Сары Пэйлин»
В «Издательстве Института Гайдара» в 2013 году вышла очень своевременная для России книга американского политического теоретика Кори Робина «Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Бёрка до Сары Пэйлин». Своевременность этой книги кроется в том, что российский читатель может ознакомиться с многовековым опытом использования «духовных скреп» в политике других стран. ©
Айн Рэнд
Труд Робина завершает собой эпоху возвращения в американскую политику неоконсерватизма рейгановского типа, который господствовал в США во времена Джорджа Буша-младшего. В начале его президентства многие политологи и историки
обратились
к переосмыслению опыта консервативной политики. По итогам первого десятилетия XXI века Робин ставит неутешительный диагноз: консерватизм повержен.
Но в этой ситуации удивительным образом кроется его главная сила: консерватизм всегда выживал, потому что был на шаг позади левых. А в западной традиции таковыми считаются не только социалисты, но и либералы. Консерваторы прежде всего реагируют на повестку дня, которую задают их политические оппоненты, а это позволяет в меньшей степени заботиться над проективной политической деятельностью.
Именно поэтому «реакционный дух» всегда возвращается в политику. И он позволяет объединять под своим именем такие непохожие политические группы как традиционалисты, религиозные фундаменталисты, либертарианцы, фашисты и так далее. Собственно описание «реакционного духа» под различной оптикой — стержень книги Робина, являющейся сборником его статей о консерватизме, которые он писал на протяжении «десятилетия Буша». Это своеобразные «консервативные» итоги начала века.
«Русская Планета» с разрешения Издательство Института Гайдара публикует фрагмент книги Кори Робина «Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Бёрка до Сары Пейлин», посвященный истоком либертарианской философии Айн Рэнд:
«Играя роль философа, Рэнд любила называть своим учителем Аристотеля. «Никогда еще столь многие, — в чьи ряды она нехарактерным образом включала себя, — не были стольким обязаны одному человеку». Неясно, много ли Рэнд в действительности читала Аристотеля: когда она не цитирует Голта, она склонна приписывать греческому философу высказывания и идеи, которых нет ни в одном из его сочинений.
…Рэнд также любила цитировать аристотелевский закон тождества или непротиворечивости — идею того, что все тождественно само себе, сокращенно «А есть А», — как основу для защиты эгоизма, свободного рынка и ограничения государства. Такой перенос приводит поклонников Рэнд в особое восхищение, а ее критиков, даже самых дружелюбных, — в возбуждение. За несколько месяцев до своей смерти в 2002 году гарвардский философ Роберт Нозик, самый аналитически изощренный из либертарианцев XX века, сказал, что «применение этого принципа логики людьми, принадлежащими к рэндовской традиции, совершенно необоснованно; насколько я могу судить, оно нелегитимно».
Независимо от того, читала ли Рэнд Аристотеля или нет, ясно, что он не оказал на нее особого воздействия, особенно в том, что касается этики. У Аристотеля особый подход к морали, расходящийся с современными представлениями, и хотя Рэнд осознавала это отличие, суть его была ей недоступна. Подобно собранию классиков в переплетах из кожзаменителя на полке в гостиной, Аристотель был нужен, чтобы произвести впечатление на компанию и, в случае Рэнд, отвлечь внимание от реальных дел.
…В своих эссе Рэнд пытается покрыть образы поверхностным аристотелевским глянцем. Для нее этика также коренится в человеческой природе, и она отказывается проводить различие между эгоистическим интересом и благом, нравственным поведением и желанием или потребностью. Но для Рэнд мерой добра и зла, добродетели и порока является не счастье и процветание, а суровые и непреклонные крайности жизни и смерти.
Защитники Рэнд любят говорить, что она подразумевала под «жизнью» не только биологическое самосохранение, но благую жизнь аристотелевского добродетельного человека, то, что Рэнд называла «выживанием человека как человека». Верно, Рэнд не была так уж увлечена жизнью как таковой или жизнью ради жизни. Это было бы слишком прозаично. Но натурализм Рэнд очень далек от аристотелевского натурализма. Для него жизнь есть данность; для нее это вопрос, и именно этот вопрос делает жизнь как таковую столь важным предметом и источником размышления.
Статуя Аристотеля
Ценность жизни придает именно постоянно присутствующая возможность того, что она может закончиться (и однажды действительно закончится). Рэнд никогда не говорила о жизни как о данности или почве. Это условие, выбор, который мы должны делать не один раз, а снова и снова. Смерть отбрасывает тень на дни нашей жизни, наделяя их безотлагательностью и весом, которых они в противном случае были бы лишены. Она требует бдительности, готовности к тому, что любой момент жизни может оказаться судьбоносным. «Нельзя действовать как зомби», — увещевает Рэнд. Короче, именно смерть придает жизни драматизм. Она наделяет важностью наши решения — не только крупные, но и мелкие, повседневные. В мире Рэнд солнце всегда в зените. Такое существование, по крайней мере, для героев Рэнд, не выматывает и не лишает сил, а наоборот, возбуждает и воодушевляет.
Если эта идея имеет какой-то отголосок в сфере морали, то его можно услышать не в произведениях Аристотеля, а в железной поступи фашизма. Идея жизни как борьбы со смертью, представление о том, что каждый момент чреват гибелью, каждый выбор несет в себе судьбу, над каждым действием тяготеет уничтожение, чье смертельное давление порождает нравственный смысл — это лозунги европейской ночи. В своей знаменитой речи в Берлинском дворце спорта в феврале 1943 года Геббельс заявил: «Все, что служит ей и служит ее борьбе за существование, есть благо и должно поддерживаться и взращиваться. Все, что вредоносно для нее и для ее борьбы за существование, есть зло и должно устраняться и уничтожаться». «Она» — это немецкая нация, а не рэндовский индивид. Но если отделить местоимение от его контекста — прислушаться к звучащему шуму триумфа и воли, бытия и небытия, сохранения и уничтожения — сходство между моральным синтаксисом Рэнд и фашизмом становится очевидным. Мерилом блага становится жизнь, жизнь — это борьба против смерти, и лишь наша каждодневная бдительность препятствует победе одной над другой.
Без сомнения, Рэнд оспорила бы это сравнение. В конце концов, индивид и коллектив — это не одно и то же. Рэнд считала, что первый является экзистенциальным фундаментом, второй — независимо от того, принимает ли он форму класса, расы или нации — моральным чудовищем. А там, где Геббельс говорил о насилии и войне, Рэнд говорила о коммерции и торговле, производстве и экономике. Но фашизм не так уж враждебен к героическому индивиду. И, более того, порой индивид находит свое самое сокровенное призвание в экономической деятельности. Экономические сочинения Рэнд не только не указывают на расхождения с фашизмом, они демонстрируют его неустранимый отпечаток.
…То, что Рэнд очутилась в такой компании, не должно вызывать удивления, ибо с нацистами ее объединяет общее наследие вульгарного ницшеанства, которое преследовало радикальных правых, будь то в либертарианском или фашистском изводе, с самого начала XX столетия. Как показывают Хеллер и, в особенности, Бернс, Рэнд очень рано увлеклась Ницше и это увлечение никогда не ослабевало. Ее кузен шутил: Ницше «подбил тебя на все твои идеи». Первой книгой на английском языке, которую Рэнд купила по прибытии в Америку, была «Так говорил Заратустра». Ницше вдохновил ее на следующие пассажи в ее дневнике: «секрет жизни» в том, что «ты должен быть чистой волей. Знать, чего хочешь, и делать это. Знать, что ты делаешь и почему, каждую минуту. Только воля и контроль. Пусть все остальное идет к черту!». В ее записях часто попадаются фразы «мы с Ницше считаем» и «как говорил Ницше».
Рэнд очень увлекала идея преступника как морального героя, ницшеанского переоценщика всех ценностей; по словам Бернс, она «считала преступность неотразимой метафорой для индивидуализма». Литературный Леопольд и Лёб, она придумала новеллу по мотивам реального случая убийцы, задушившего двенадцатилетнюю девочку. Убийца, говорила Рэнд, «рожден с прекрасным, свободным, легким сознанием— в силу абсолютного отсутствия социального инстинкта или стадного чувства. Он не понимает, потому что у него нет органа понимания, необходимость, смысл или важность других людей». Это неплохое описание класса господ из «Генеалогии морали» Ницше.
Робин К. Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Бёрка до Сары Пейлин – М.: Издательство Института Гайдара, 2013
Сергей Простаков
«Русская планета», 29 июня 2013
Метки: 20-й век, биографии и личности, женщины, запад, идеология и власть, известные люди, капитализм и либерализм, книги и библиотеки, культура, мнения и аналитика, нравы и мораль, политика и политики, правители, современность, страны и столицы, сша, фашизм и нацизм
Источник
