Сигареты от астмы ссср

Астматол. Из всей компании на работу ходил один Игорь. Остальной народ все свободное время больше оттягивался в измененном состоянии. Однажды, от нечего делать, наши дамы предложили заварить чайку с астматолом. В тот сезон астматол — табак для астматиков, который заваривают и пьют — был модным средством.

Вот как описывает астматольную таску Йокси в своем дневнике:

«Тем летом по улицам бывшей литовской столицы каждые пять минут дефилировали военные и милицейские патрули с собаками. В воздухе чувствовалось напряжение третьей годовшины каунасского восстания. Наш хайратый десант прибыл из Вильнюса на электричке и сразу же высадился в большой, пустой комнате, где-то на набережной Нямунаса (Неман). Тут же поступило предложение: бомбить аптеку. Никто не был против, но и никто не пошёл бомбить. Сигареты для астматиков продавались без рецепта, в состав «табака» входила белена. Купив по пачке в разных аптеках, наша компания, состоящая из посланцев всех союзных республик, ссыпала табачёк в общий бачок и заварила чаёк…

Что потом началось! Соседи, случайно зашедшие, от предложенного чая не отказались, и, весьма морщась, проглотив по пол-стакана, удалились. Через час в двери постучали. Естественно, никто не открыл. Тогда в дверь стали стучать молотком. Долго. Потом выяснилось, что двери не открываются, т. к. заглючившие соседи-уголовники заколотили нас досками крест-на-крест. Приехали пожарные, но не к нам. Опять, к соседям. Там горела квартира. Потом кто-то рассказал, что оба соседа, отец и сын, решили нас сдать ментам, и заколотили двери, чтобы мы никуда не сбежали. Когда они поднялись к себе, то обнаружили у себя в доме, посреди гостинной, змеинную свадьбу. Змеи клубились и расползались по всем щелям и шкафам. Глюк был коллективный. Недолго думая, отец и сын схватили газеты и, свернув факелы, подожгли квартиру, выгоняя змеинное отродье.

А мы в это время смотрели другое кино: хозяйка квартиры, Рути, стала раскладывать по невидимым полкам невидимых кукол. Потом она спокойно, как-то по-домашнему, подняла подол и пописала. Оля-Хая, приставив указательный палец к спине Толика Батрака, вела огромного парня как телка, а тот, как только Оля убирала палец, тут же падал и сильно ударялся головой об пол. Я убеждал, что из любого положения есть выход, но на окнах были решётки, т. к. квартира находилась на первом этаже, т. е. на земле. Усилием воли я просочился через трещину в оконном стекле и оказался снаружи. За мною последовали Толик Батрак, Рути и Оля. План созрел как-то сам и мгновенно: идём в музй Чурлёниса.

Ранним утром мы выдвинулись двумя группами: Оля и Батрак пошли паралельной улицей, а я, со своей четырнадцатилетней литовской подругой, направился к мосту. Там мы, с удивлением, обнаружили Толика, который бил тяжёлым кулаком в ствол берёзы, приговаривая: » Сука, ты же обещнулась, какого хуя ломаешься, проститутка? Я же тебе весь Шанель в стакан вылил. Пила, а теперь — динамо! Пойдёшь со мной, блядь?!»

— Полегче, Толян. Здесь несовершеннолетние, — показал я на Рути. 
— А, Йокси! Ты посмотри на это полено. Я уже пол-часа её на найт пишу, а она целку-невидимку из себя корчит!

По-видимому, в этот момент, иллюзия рассеялась перед взором Батрака, и он как-то виновато отвернулся к волнам Нямунаса. За те 15 минут, которые прошли с момента нашего расщепления, произошли ещё несколько событий. Оля шла с Батраком до булочной. Перед лавкой Анатолий, как истинный джентельмен, снял с себя последнюю рубашку, повесил её на Олю, чтобы не замёрзла сырым утром, а сам, дрожа от холода, вошёл в магазин, чтобы что-нибудь спиздить съестного. Толик был первым покупателем, поэтому весь персонал булочной внимательно уставился на полуголого, босого, волосатого и бородатого Батрака, который, ёжась и потирая плечи, дробно отбивал зубами гимн СССР и громко вскрикивал:»Холодно! Дайте булочку, гады!» Напугав продавцов, Толян схватил штрудель, оторвал от него кусок и кинул его в сторону кассы. «Ложись, рванёт!» — закричал московский громила-хиппи, и страшно выбежал на тихую, сонную улицу. Оле стало не по-себе, и она потерялась…

Рути захотела есть. Я оглянулся: где бы достать еду? Тут, неожиданно, я увидел в распахнутом окне мансарды, на подоконнике, тарелку с пирожками. Даже запах услышал (а почему запахи «слышат»?) Мансарда находилась на третьем этаже от земли, но меня это нисколько не смутило. Я протянул руку и без труда достал пирожок. Предложив его голодной девочке, я разломил пирожок пополам и сказал:

— Я всегда знал, что он с мясом.

И выбросил обе половинки, назад, за спину. Рути смотрела на меня, как на фокусника. Она больше не хотела есть.

— Иногда, герла, человек рождается на этом свете только для того, чтобы взмахнуть рукой, в определённый момент жизни. После этого можешь делать себе харакири. Всё равно — жизнь состоялась… — втирал я,доброй глупышке Рути.

Кто-то забавный, на кривых ножках, болтал всё время, и, как заправский гид, рассказывал о достопримечательностях бывшей литовской столицы.

— Поехали в Палангу! Там есть музей янтаря!» — сказал незнакомец и ловко исчез на четверть часа.

Мы оглянулись и с удивлением обнаружили себя за городом, поднимающимися в гору, по шоссе «Каунас-Паланга». Оглянувшись на уютный и всё ещё неузнаный город, я убедил компанию вернуться к ранее намеченному плану — к Чурлёнису. И тут снова появился колченогий.

— Куда же, вы, пипл? В Паланге, много янтаря! — сладко звал чёрт. 
— Не оборачиваться! Все за мной! — крикнул я и… оторвался от земли.

По воздуху было очень удобно идти. Надо только чуть-чуть приспособиться и привыкнуть, тогда ходьба на высоте 1-2 метров от земли может доставить вам массу наслаждения. Тольк есть одно условие: никогда не пытайтесь понять, как это происходит. Как только я об этом подумал, сразу мои, вышитые пацификами и цветочками тенниски, коснулись шершавой поверхности дороги, а мои верные спутники бодро прошагали над моей головой и приземлились в районе бензоколонки….

— Ты что! Белены объелся?! Идёшь по осевой. Я же тебя, сбить мог! — орал чёрт-дальнобойщик из кабины рефрижератора.
— Не объелся, а напился. А ты, значит, настырный? То в Палангу нас звал, а то вдруг из Паланги едешь…

Я посмотрел на водилу и заметил, как он неуютно себя почувствовал. На всякий случай, я перекрестил его.

— Вот это — правильно. Нашего брата, благословлять надо, а то не ровён час… Сначала я подумал, ты… того. С приветом. Но если верующий — садись. Куда едем?

Чёрт прищурился и протянул мне приличные местные сигареты «Кястутис».

— До бензоколонки, — спокойно произнёс я, угощаясь табаком у чёрта. 
— У Вильнюса? Или тебе, в Паневежис?

Алчный огонёк, пробежал в глазах козлоногого. 

— Вот до той, — показал я ему на АЗС в трёхстах метрах… 
— Да ты, пацан, видать всё-таки… того!

Чёрт отжал сцепление, и мы покатились по инерции к самому волшебному городу…
У бензоколонки, догнав летунов, я высадился из рефрежератора и пошёл с ними… инкогнито. Никто не догадывался о моём присутствии, а, между тем, говорили обо мне.

— Странный он, этот Йоксис, — Рути произносила моё имя по-литовски, — сказал что выход есть и… кто-нибудь помнит, как мы вышли из квартиры?

Оказалось, никто не помнил. Меня это насторожило. Там всё время крутился этот, на кривых ножках… блин. Это же был… стул. Старый, резной стул. Кажется, единственный представитель мебели среди пустых обоев со следами светлых пятен от когда-то висевших здесь фотографий и картин. На кухне был стол, но не было стульев. С тех пор, как мы явились с вокзала, я ни разу не присел. Некуда было. Весь процесс прошёл на ногах. Я просто не впустил сон в свою реальность, но реальность становилась всё более и более своей. Это не был сон, но это и не была реальность, это было паралельное бытие…»

И вот, выпил я чашечку-другую, чувствую — начинается приход, как с циклодола, но помягче и поглубже. Ну а потом пошло-поехало: лежу с открытыми глазами — начинают всякие чудища мерещиться, шкафы двигаются, глаза закроешь — идут перед взором тексты, тексты, тексты, лента текстов сверху вниз, на непонятных языках и в загадочной графике, но ты все равно в них как-то вникаешь, уводишься ими в пучину бездонного бреда, пока не натыкаешься на какую-нибудь стремную сущность. От контакта с ней, как от шока, вновь приходишь в себя, открываешь глаза, а тут — все то же: шкафы двигаются, телефон начинает играть как радио, во рту — чудовищный металлический привкус, стены колышатся, а по тебе бегут тараканы. Закрываешь в ужасе глаза — опять тексты. Идут и идут, сплошной лентой. Прямо сплошной концептуализм какой-то!..

В общем, когда мне стало совсем хреново, народ более вменяемый это дело понял и поспешил на помощь. Герлы решили отпоить меня чаем, чтобы я смог потом прополоскаться, выгнав яды. И вот, меня поднимают под руки с кушетки и протягивают чашку с чаем. А у меня в это время идет шиза, что все эти люди — какие-то незнакомые мне злодеи (человеческие лица под астматолом сильно меняются), которые хотят меня окончательно травануть. Я отчаянно упирался, будучи уверен, что речь идет о жизни и смерти. Впрочем, неизвестно, может так оно и было? Бывали случаи, когда люди откидывались от передозняка астматола: у кого дыхание схватит, у кого — судорога или еще что нибудь фатальное. Так что, кто знает: не отпои меня тогда девушки — может быть и не читали бы вы сейчас этих строк…

В конце концов, я забылся пост-интоксикационным бредом, а проснувшись среди неопределенного времени обнаружил рядом с собой на кушетке еще одно тело. Но поскольку все продолжало плыть, то долго не мог понять, что бы все это значило. Дальнейший мой опыт можно сравнить, разве что, с химической свадьбой Христиана Розенкрейца[1]:

«Я испугался, подумав, что это, должно быть, еще один трюк дьявола, причинившего мне немало зла, и тут вдруг почувствовал, будто меня дергают сзади за платье. В ужасе я оглянулся и тут увидел прекрасную восхитительную Деву в небесно-голубом одеянии, усеянном золотыми звездами и с большими красивыми крыльями, имевшими множество глаз. С помощью этих крыльев она могла подниматься вверх. В правой руке она держала золотую трубу, а в левой — большую пачку писем, на всех языках…»

Иоганн Валентин Андреа. «Химическая свадьба Христиана Рознкрейца в году 1459»

После химической свадьбы мы с Девой пошли на выставку современного искусства, проходившую в известном в те времена выставочном зале на Малой Грузинской. Там астматол продолжался: изображения на холстах, в большинстве своем, в точности соответствовали психоформам, душившим меня в ночь накануне: девы с крыльями, головы с чакрами и тексты, тексты, тексты… Письма на всех языках, даже ангельских. Примерно такого рода произведение — испещренное марсианским шрифтом масляное полотно невероятных размеров — привлекало больше всего внимание искушенной публики, усматривавшей в схематических кругах и стрелах шаманистического чертежа «схему кармических соответствий». Дева с трубой предложила пыхнуть. Потом появились мальчики с папиросами и пыхнули еще. Уже совсем на выходе некий тип, с нечесаной копной волос и в потертом пальто, вручил — с тайным подмигом, как Билли Бонс черную метку — в шесть секунд на месте выполненный автошарж с автографом: «Зверев». Это был оригинальный Зверев[2] — герой московского арт-подполья.